Римская сага. Том IV. Далёкие степи хунну - Игорь Евтишенков

– Но это всё равно не Рим!

– Ну, ты даёшь! Лаций, я не ослышался? Ты сошёл с ума? Ты что, в Рим собрался? – искренне удивился слепой певец.

– Да, – с грустью ответил Лаций. – Очень хочу в Рим. Ты знаешь, я как будто ослеп. Я не могу вспомнить Форум, храмы Весты и Юпитера – только слова, и всё. Что это такое? Почему я не вижу их перед глазами? Я ослеп? Боги дают знак? Только яркие краски, и сердце радостно стучит, когда думаю о Риме, но самого Рима не вижу, – с горячностью говорил он, а слепой друг, улыбаясь, кивал и слушал. – Что там сейчас происходит? Как Суббурская улица, порт, Палатин?

– О-о!.. – мечтательно протянул Павел.

– Вот видишь! Тебе тоже это близко.

– Мне приятно, но не близко. Я не видел всё это своими глазами. Я видел Рим глазами друзей и врагов, которые каждую ночь обворовывали меня во сне…

– Прости, я понимаю, – покачал головой Лаций.

– Но это хорошо, что у тебя есть цель. Великая цель! Значит, ты не сдался на милость Фортуны.

– Нет, не сдался. Цезарь всегда говорил, что судьба пленных не берёт. Но чем больше я ей противлюсь, тем дальше она меня уводит. Но ведь дальше идти просто некуда! А она всё гонит меня в пропасть. Как будто я сам своими руками отталкиваю себя от Рима!

– Как ты сказал! – почмокал губами Павел Домициан, как бы пробуя на вкус слова друга. – Красиво. Ты знаешь, мне кажется, что сидеть на земле, тут, на краю пропасти, как ты сказал, лучше, чем лежать под Каррами. Мы живы. И это хорошо. По крайней мере, ты можешь надеяться на милость богов, а тысячи твоих товарищей – нет.

– Ты со мной разговариваешь, как мать с ребёнком, – впервые за долгое время улыбнулся Лаций.

– Нет. Просто не знаю, как тебе объяснить это… Ветер подхватывает большие и малые камни, несёт их вдаль. Иногда самые тяжёлые летят дальше всего.

– Ты опять за своё? Я не камень…

– Нет, просто я чувствую, что мы идём правильно. Впереди нет смерти. Есть какая-то тяжесть, но не смерть… Слушай, может, тебе надо найти женщину? Вот, смотри, Атилла не страдает, как ты. Или верного юного спутника?

– Юношу? Ты шутишь? Нет… не хочу. А с женщинами пока душа не лежит. Тяжесть на душе. Рим ещё ближе кажется. А на самом деле, всё дальше… Как быть? Ты говоришь, женщины. Какие? Эти? Выучить язык варваров, чтобы забыть свой? У них же половины слов нет. Атилла сам говорил, что греческие и римские употребляет. И что мне с такой женщиной делать? Смотреть, как она будет рожать мне детей? Эх… Ты не видел Эмилии. Тогда бы ты всё понял, – с сожалением добавил он.

– Это, случайно, не вторая дочь сенатора Мессалы Руфа от второго брака?

– Откуда ты знаешь? – опешил Лаций, глядя, как Павел Домициан с самодовольной улыбкой смотрит своими белёсыми глазами куда-то вдаль.

– Мне посчастливилось однажды петь в её доме. Я до сих пор помню запах розового масла, кардамона, миндаля и ещё чего-то божественного, как вино богов.

– Ты когда-нибудь видел розы или цветы?

– Нет, но я их нюхал и трогал ещё в детстве. Для меня этого было достаточно, чтобы запомнить на всю жизнь. В тот вечер Эмилия сделала мне божественный подарок. Она сказала, что мой голос очаровал её, и оставила с одной из своих рабынь на всю ночь. Я до сих пор помню её имя.

– Не может быть! – искренне удивился Лаций. Он не думал, что в этой жизни осталось ещё что-то способное его удивить, но слепой друг сумел это сделать.

– Её имя означает яркий огонь… Она была, как… настоящий огонь!

– Только не говори, что её звали Аония, – осторожно сказал он.

– Да, откуда ты знаешь? – наивно спросил Павел.

– О, боги… – прошептал Лаций, подняв глаза к звёздному небу. – Всё в ваших руках. Но почему так беспощадно?..

– Что ты там шепчешь? – продолжая улыбаться, переспросил слепой.

– Прости. Я не хотел этого говорить, но её больше нет в живых. Её убил Клод Пульхер.

– Клодий Красавчик? Неужели?.. Но за что? – на бледном лице Павла застыла скорбь.

– Всё из-за моего медальона. Это долгая история. Она отказалась его отдавать. Он отрубил ей мечом голову.

– Нет, этого не может быть… Это же Рим! Как он мог?

– Мог. Там ещё и не такое может быть. Но его самого убил Тит Анний. Так что он получил по заслугам.

Они ещё долго сидели, вспоминая прошлое, и Лаций впервые рассказал Павлу Домициану о своей любви к Эмилии и её поездке в Азию. А тот, в свою очередь, поведал ему о том, как ослеп в возрасте пяти лет и с тех пор скитался по всем провинциям Римской республики вместе с нищими артистами. Там он выучил много языков и песен. Однажды произошло чудо – он встретился со своим братом, и тот оставил его у себя, чтобы развлекать клиентов, которые приходили заказывать обувь. Так слепой певец оказался в Риме. На Суббурской улице.

– Не сдавайся, друг мой. Вместе мы сильнее их. Как скала. Боги помогут нам, поверь мне, – увещевал его Павел Домициан.

– Не знаю… Может, ты и прав. Но если бы они только дали мне знак, – с досадой ответил он.

– Какой знак тебе нужен? Мы сидим на земле, рядом ничего нет, ни людей, ни птиц. Какой знак ты ждёшь? – в голосе слепого певца прозвучала ирония.

– Обычно это знак неба, – ответил Лаций.

– Хорошо, пусть будет знак неба. Смотри на небо и ты увидишь, как Парки грозят тебе своими острыми ножницами.

– Лучше бы бросили их на землю, – недовольно буркнул он и вдруг, фыркнув, грубо выругался.

– Что случилось? – встрепенулся Павел.

– Мне послала знак какая-то птица, – с отвращением сказал Лаций, вытирая шею и плечо. – Фу, вонь какая! Прямо на плечо!

– Друг мой, ты что, не видишь, что боги услышали тебя? Это же знак! Они говорят тебе, что слышат тебя!

– Цэкус, ты совсем с ума сошёл? Не ори так! А то все подумают, что я тоже верю в птичий помёт.

– Лаций, ты казался мне умным… Ты, что, хотел, чтобы тебе с неба упал серебряный сестерций? Или жареный баран? Это же самый настоящий знак! Просто так с неба ничего не падает. Даже птичий помёт! Не мне тебя учить. Ты же сам гадал по ауспициям…

– Что вы не спите? Разорались там. Дайте поспать… – послышалось знакомое ворчание Атиллы. – Первый раз слышу, чтобы Лаций так много говорил.

– А ты почему не спишь? – спросил, в свою очередь, Павел Домициан.

– Саэт плохо. Она ничего не ест. Она беременная.

Теперь Лаций тоже узнал эту новость, но он не заметил, что слепой певец воспринял её, как будто для него ничего нового в этом не было. Его зацепили слова Павла о знамениях, потому что боги часто посылали ему знаки во время походов просто так, без приношения жертвы и ночного слушания тишины. Может быть, это происходило потому, что в походах часто не было времени на долгие обряды… Неужели Домициан был прав? Неужели этот вонючий помёт был знаком?.. Слепой певец в это время обсуждал с Атиллой, как вести себя с беременными, но выглядело это глупо, их разговор был ни о чём, потому что они оба ничего в этом не понимали, и только вздыхали, сетуя на несправедливость жизни.

Лаций, закутавшись в толстую шерстяную накидку, смотрел на небо и думал, что делать дальше. Наверное, Павел был прав: надо было не спорить с Фортуной и идти в другом направлении, делать всё так, как она предложит и не противостоять ей. Может, тогда у него получится вырваться отсюда быстрее? Сколько надо будет строить город этому дикому вождю кочевников? Этого никто не знал. А ведь так могла пройти вся жизнь…

Голова чесалась, не переставая. Да и не только голова – давали знать постоянные спутники походов, вши. В Риме от них спасало шёлковое бельё, в шёлке они не жили. И ещё помогали брадобреи, которые умели вычёсывать их длинными гребешками. Но здесь… Лаций почесал бороду и впервые подумал, что было бы неплохо побрить лицо и голову. Атилла, услышав его просьбу, с удивлением покачал головой и повернулся на другой бок. Проснувшись с первыми лучами солнца, римляне с удивлением смотрели на высокого голубоглазого человека, который казался им знакомым, но его синеватая лысина и бритые впалые щёки мешали им признать в нём Лация. Кочевники тоже радовались его преображению: они смеялись, показывали на него друг другу плётками и даже бросили кусок рваной шкуры, которая оказалась старой шапкой. В отличие от парфян, никто не спросил его, откуда он взял нож или меч, чтобы так гладко побриться. Это только укрепило его в мысли о том, что новые кочевники ещё большие варвары, чем парфяне и новая жизнь будет намного тяжелее, чем прежняя. Полдня Лаций не надевал старую шапку, но когда начался мелкий, промозглый дождь, он с благодарностью натянул её на затылок и дал себе слово больше не хватать Парок за ножницы и не указывать Фортуне, куда его вести.

Длинная вереница римлян и хунну растянулась на несколько миль. Они продолжали идти на восток, но теперь им больше не встречались ни города, ни люди, ни караваны, ни колодцы. С каждым днём становилось всё холодней. Постоянно дующий ветер, казалось, проникал под любую одежду, и даже возле костров грелась только та часть тела, которая была повёрнута к огню. По утрам часто шёл дождь, пальцы коченели и не слушались, и римляне старались использовать для защиты от дождя всё, что могли найти – от толстых кусков коры до остатков шкур тех животных, которых убивали для еды хунну. В один из таких дней произошло событие, которое изменило судьбу Лация и помогло выжить в нелёгких условиях общения с кочевниками.